Читать книгу - "Загадка Н.Ф.И. и другие тайны русской литературы - Ираклий Луарсабович Андроников"

– Сейчас вам скажу…

Напрягаю мозги… Не берут! И как нарочно:

Заехал за Рейн! Справку не наведешь!

Думать некогда!

Посоветоваться не с кем!..

Напряг череп до крайней возможности… – сообразил!

Когда Лермонтов за стихи на смерть Пушкина был сослан из Петербурга в кавказскую армию, он задержался в Москве и прожил в ней почти две недели; Лопухиных он видел, разумеется, ежедневно. Может быть, даже остановился у них. А у Лопухиных был слуга-негр: Ахилл или Ашиль— по-французски.

Этот самый Ашиль слышал разговоры о гибели Пушкина и о том, что Лермонтов пострадал за стихи. И решил сочинить свои. Но, не умея писать, продиктовал их Михаилу Юрьевичу.

Это стихи негритянские! Еще один отклик на гибель величайшего из поэтов. Очевидно, это Пушкин «стояля в шистом поле»? И «не слишал как гром загремил», когда «ударил из пистолетрум» Дантес. Может быть, Лермонтов рассказывал, как встретили известие о гибели Пушкина офицеры – сослуживцы по гусарскому полку. Тогда можно понять слова про «маладсов офицерум», которые «палакал слозом» о Пушкине и «упаля на колен» (может быть, заказали панихиду?). Что хотел сказать негр Ашиль, в точности установить теперь трудно. Но что стихи выражают сочувствие Пушкину – это, кажется мне, несомненно. Вот так и попало стихотворение московского негра (точнее, гвинейца) в альбом, заполнявшийся в начале трагического— 1837 года.

Другая находка еще того лучше: «Баллада». Почерком Лермонтова:

До рассвета поднявшись, перо очинил

Знаменитый Югельский барон,

И кусал он и рвал, и писал и строчил

Письмецо к своей Сашеньке он.

И он крикнул: мой паж! Мой малютка, скорей!

Подойди, – что робеешь ты так!

И к нему подошел долговязый лакей

Тридцатипятилетний дурак.

– Вот, возьми письмецо ты к невесте моей

И на почту его отнеси.

А потом пирогов, сухарей, кренделей,

Чего хочешь в награду проси.

– Сухарей не хочу и письма не возьму,

Хоть расплачься высокий барон;

А захочешь узнать – я скажу почему…

«Югельский барон», о котором идет речь в этих стихах, – это барон Хюгель или Югель, как звали его в верещагинском семейном кругу. А писана эта баллада в виде пародии на известную балладу Жуковского о Смальгольмском бароне.

Если уж говорить точно, балладу о Югельском бароне мы знали и прежде. Три года спустя после гибели Лермонтова она была напечатана в книжке стихов некоей Варвары Анненковой с примечанием, поясняющим, что Лермонтову в этой балладе принадлежат тридцать девять строк, а ей, Анненковой, – последние шесть.

Кто такая эта Варвара Анненкова? Какое отношение имела она к Лермонтову? По какому случаю они эту балладу писали? И можно ли верить ей, что Лермонтов причастен к ее сочинению? Про это ничего не известно. Между тем в тексте есть такие плохие стишки, что подозревать Лермонтова в сочинении их просто неловко: «Мелких птиц, как везде, нет в орлином гнезде». Как это может быть Лермонтов? Поэтому балладу «Югельский барон» в сочинения его не включали, а печатали мелким шрифтом в конце.

И что же я вижу здесь, сидя в гостиной Винклера?

В альбоме после пятнадцатой строчки поставлена сбоку черта и по-немецки приписано: «До этого места рука Лермонтова». А в конце – по-французски почерком Верещагиной: «Сочинено Мишелем Лермонтовым и Варварой Анненковой в то время, когда я читала письмо от моего жениха».

Теперь уже ясно: Лермонтову принадлежит в этой балладе не тридцать девять, а только пятнадцать строк. Зато превосходных. А все остальное придумала Анненкова, и Лермонтов тут ни при чем.

И все-таки самая существенная находка не это, а неизвестное стихотворение «Послание»:

Катерина, Катерина.

Удалая голова!

Из святого Августина

Ты заимствуешь слова.

Но святые изреченья

Помрачаются грехом,

Изменилось их значенье

На листочке голубом.

Так, я помню, пред амвоном

Пьяный поп отец Евсей,

Запинаясь, важным тоном

Поучал своих детей.

Лишь начнет – хоть плачь заране…

А смотри, как силен Враг!

Только кончит – все миряне

Отправляются в кабак.

М. Л.

Инициалы и почерк – Лермонтова.

Мало того, что мы не знали о существовании стихотворения «Послание», – мы не знали даже, что Лермонтов такие «безбожные» иронические стихи сочинял.

Кто такая эта Катерина? Можно только догадываться, что это Екатерина Сушкова, с которой Верещагина была очень дружна, а потом раздружилась.

В 1830 году Екатерина Сушкова гостила у Столыпиных в Москве и в подмосковном Середникове. Шестнадцатилетний Лермонтов посвящал ей тогда восторженные стихи. Но в ту пору Сушкова смеялась над ним. И он очень страдал от этого.

Пять лет спустя они переменились ролями. Он был уже гвардейским гусаром, и Сушкова увлеклась им. Но тут посмеялся он над Сушковой. И, наверное, не случайно вписал эти стихи именно в альбом Верещагиной: она лучше всех могла оценить их иронию.

Четвертая находка, обнаруженная в гостиной Винклера, – рисунок пером, изображающий какого-то егеря.

Интересуюсь: кому принадлежат эти альбомы? Профессор Винклер объясняет, что владельца зовут доктор Вильгельм фрайхерр фон Кёниг. Он приходится Верещагиной правнуком. Живет в фамильном замке Вартхаузен.

– А есть у него, – спрашиваю, – что-нибудь лермонтовское еще?

– Да, да. Непременно есть.

– А что есть?

– О, большой акварельный рисунок. Он висит на стене в его замке.

– Как бы его увидеть?

– Да, да… Надо поехать в замок.

– Можно поехать?

– Нет, нет. Прежде надо иметь приглашение.

– А как получить приглашение?

– Это надо звонить: телефон в замке там, где очень холодно, а живут, где тепло. Но я буду пробовать и наконец обрету разговор.

Профессор Винклер действительно долго пробует дозвониться и наконец «обретает» и в самых лучших словах рекомендует барону фон Кёнигу меня и моих посольских друзей.

Простившись с добрым нашим хозяином и гостеприимной хозяйкой, высказав им наши самые благодарные и дружелюбные чувства, мы устремляемся по дорогам Баварии на Мейнинген и на Биберах, в замок Вартхаузен.

Заток Вартхаузен и его обитатели

Уже темно – часов восемь. Мы достигли местечка Вартхаузен. Машина начинает подниматься по лесной зигзагообразной дорогепока не останавливается перед воротами средневекового замка. На черном осеннем небе рисуются еще более черные контуры островерхих башен и зубчатых стен.

При свете карманного фонаря огибаем куртину. У входа в замок находим старинный звонок. Человек, высокий